" Инок Отроча монастыря Агафангел долго смотрит в окно кельи, потом со вздохом опускает глаза на лист пергамента, лежащий перед ним. "Вот привез отец Исайя из Москвы список великокняжеской летописи.
Ничего не скажешь, москвичи о событиях прошедшей зимы записали подробно".
Агафангел вновь вчитывается в запись, набросанную торопливо, полууставом:
"...Князь Михаиле испроси себе в Орде ярлык на великое княжение и пойде на Русь. Слышав же то,
великий князь Дмитрий Иванович не только не восхотел уступить ему великого княжения, но и заставы
разослал на все пути, хотел изымати его; и много гоняще, но не настигоша его, а он бежал опять в
Литву. Тое же осени и зимы тое по многи ночи было знамения на небеси: аки столпы по небу и небо аки кроваво, от того же и снег видяшеся, аки кровию полит. Князь же Михаил прибег в Литву и начал
намолвливать великого князя Ольгерда, зятя своего, дабы мстил за него великому князю Московскому.
Ольгерд же послушал князя Михаилу и пойде в другий ряд в силе тяжкой, с ним же брат его Кейстутий и все князи литовские и князь Святослав Смоленский и князь Михайло с тверичи. Прииде Ольгерд со всеми
силами ко граду Волоку, и, Волока не взяв, пойде он него на Москву и пришел и встал около Москвы
декабря шестого на Николин день; а князь великий Дмитрия Иванович затворися во граде..."
"Ну разве можно в Тверскую летопись записать о позоре князя Михаилы, о том, как его, будто зверя
ловцы московские гнали. Узнает Михайло Александрович, не посмотрит, что на мне чин ангельский, -
думает тверской летописец. — Нет, не посмотрит. Самое малое - кнутом шкуру обдерет, а то так и в
подземелье насидишься. Нет ничего страшнее монастырского подземелья.
|
